Однажды выдалась на работе пора затишья. Сидела и размышляла о том о сем (я иногда люблю заниматься этим бесполезным делом). Среди прочего возникла мысль: а каким могло бы быть начало романа, если бы я всё-таки когда-нибудь за него взялась? Делать всё равно было нечего и, чтобы занять себя, решила его набросать.
Набросок слабоватый, но разок прочесть можно.

-------------------------------------------------------

* * *
- Давно ждете? - Незнакомый голос выхватил ее из сгустка мыслей. В последний месяц с ней это часто происходило. Задумавшись, она напрочь переставала замечать происходящее вокруг. Ушей не достигали звуки. Движение не задевало глаз. Обычно это состояние полной прострации длилось несколько минут, и она, словно бы очнувшись, возвращалась к реальности.
Она подняла на него недоуменно-прозрачный взгляд, и он повторил:
- Я спрашивал, давно ли вы ждете?
Она вспомнила, что стоит на автобусной остановке.
- Простите, - неловко протянула она. - Я…
- Всё в порядке. У вас был такой отрешенный вид, что я не смог дольше наблюдать за вами молча. Вот и задал первый подвернувшийся вопрос, чтобы вывести из этого странного оцепенения. У вас что-то случилось?
Она молча отвернулась. И он заметил, как тяжело поникла ее голова.
- Я понимаю, что вмешиваюсь не в свое дело. Что я всего лишь случайный прохожий. И мало ли что я за человек. Наверняка, все эти мысли сейчас проносятся в вашей голове, и я вполне их понимаю. Но… всё-таки... может, я смогу вам помочь?
- Спасибо. Но ничего не нужно. - Прошелестели тихо губы на слегка повернутом в его сторону лице, и он увидел подернутые дымкой вишенки-глаза.
Подъехал автобус. Она села в него. Он следом. Она видела краем глаза, как он прошел в самый конец салона. На секунду она задумалась о нем. О том, кто он и почему хотел помочь ей. Но уже через секунду забыла, вновь провалившись в свои прежние мысли.
Он не решился больше заговорить с ней. А она вышла на своей остановке, не вспомнив о нем.

* * *
Она родилась в семье обычных людей, ничем особенным не примечательных. Родители ее были среднестатистическими тружениками-интеллигентами, всю жизнь кладущими на то, чтобы заработать на жизнь и поставить детей на ноги. Как большинство родителей, они сосредоточили смысл жизни в долгожданной дочери, появившейся на свет ярким, неожиданным чудом после десяти лет бесплодного брака. Неудивительно, что ребенком она росла окруженным трепетным вниманием и не на минуту не угасающей заботой.
Отец, задолго до ее рождения ставший научным сотрудником института приборостроения и по сей день продолжающий там работать, души не чаял в дочке. И не дай Бог услышит, что жена подняла на нее голос. Как посмотрит резким суровым взглядом на жену. Душа в пятки уходит. Поэтому если малютка и проявляла непослушание, что бывало довольно редко, так как ребенком она росла спокойным и тихим, то растворялось оно в атмосфере молчаливого диалога родителей почти мгновенно. Мать молчаливо уходила на кухню. А отец подзывал дочь к себе и, усадив рядом, ровным голосом объяснял, как нехорошо не слушаться маму. И она виновато-пристыжено потупляла глаза и тихим шепотом выговаривала: "Папа, я не буду больше обижать маму". А потом поднималась на диван с ногами и, прижавшись к его плечу, обнимала за шею. Он замирал от непостижимо-всеобъемлющего счастья, от ощущения тепла и любви к своему столь долгожданному ребенку - такому по-детски мудрому и ласковому.
Но стоило жене вернуться в комнату, как он отодвигался от ребенка и лицо его тут же принимало прежнее суровое выражение. Этого не должна была видеть даже жена.
Мать ее, по образованию филолог, учительствовала в ближайшей школе. После рождения ребенка она ушла с кафедры зарубежной литературы, на которой преподавала больше десяти лет. Малютка нуждалась во внимании и неустанной заботе. А отдавать ее в чужие руки мать не хотела. И только когда девочка подросла и пошла в школу, устроилась в ту же школу учительницей русского языка и литературы. Ее взяли с охотой, как человека с ученой степенью и довольно большим стажем преподавательской работы. Может, в отдельные вечера ей и хотелось вновь окунуться в привычную среду университетско-кафедральной суеты, но дочь была важнее. Поэтому она решила, что сожалениям в ее сердце нет места. Да и работа в школе приносила радость. Она любила детей, и ей нравилось, как они, такие еще наивные и чистые, отзываются на попытки воспитывать в них высокие человеческие ценности. Когда она видела, что зароняет в эти юные сердца зерна вечных истин, понимание того, что эти зерна когда-нибудь дадут всходы, с лихвой окупало все сомнения и трудности.