«Настоящее составлено 3 апреля 1962 года, мною лично, когда я находился в здравом уме и рассудке и был совершенно здоров.
Позже я вносил в него изменения, этого требовала жизнь
Все Вы, жена, дети, родные, друзья, которые считались со мною при жизни, должны теперь выполнить точно мою последнюю просьбу, мою волю, нравится она Вам или нет.
Никто, ни под каким предлогом, не должен распоряжаться моим телом и моими делами по своему усмотрению. Бывают бессовестные люди, которые лгут, говоря, что умерший, когда-то, или в последний миг своего существования поручал им поступить с собою по-иному. Не верьте никому и ничему кроме этого завещания. Другого устного или письменного – нет!
Итак я прошу:
1) Увести от меня всех, кто не сможет держать себя спокойно.
2) Прошу искупать, лицо побрить, голову нет. Хоронить не в гробу, а в саване. Если найдется, до кладбища накрыть буркой.
3) Никаких отпеваний, или оркестров, или официальных ораторов не должно быть. Я, как и все мои предки, жившие в горах, преклонялся перед силами природы и верил в разум. В меру своих способностей я служил людям, умышленно не делал никому зла. Поэтому «замаливать мои грехи» нет надобности ни на похоронах, ни на 7, 3 или 39 день.
4) На погребении может присутствовать каждый, кто пожелает, без различия национальности, вероисповедания, пола. И если кто-то из друзей пожелает, – может на кладбище сказать прощальное слово, но только не официальное.
5) Хоронить меня не раньше, чем будут извещены родные и друзья, которые захотят проститься со мною. Не в первый день, но и не позже третьего. До этого хочу остаться в своем доме. Оттуда же хоронить. Ни венков, ни духов на мертвом терпеть не могу.
6) И я завещаю и прошу не посчитаться с трудом, отвезти и предать земле мой прах в ауле Эгикал, у подножья боевой башни рода Газдиевых.
7) Если позже кто-либо из членов моей семьи захочет лечь рядом – не возражаю.
Запрещаю любое жертвоприношение. Ничто живое не должно быть умерщвлено ради меня.
9) Я хотел бы, чтобы в год раз, 15 июня, кто-нибудь приходил ко мне и зажигал бага, в знак любви человека к свету, к теплу, к жизни, к людям.
10) Имущества у меня нет. Без него жилось не совсем удобно, но зато теперь спокойнее моим близким. Все, что есть в доме, принадлежит жене и детям.
11) Хотел бы, чтобы издали мои дневники-тетради, если я сам не успею их обработать. Но дневник о тернистом пути первого ингушского сценария к экрану («Труд и розы» ) печатать запрещаю до тех пор, пока нельзя будет сделать этого без купюр.
12) Мой архив, моя рабочая комната должны оставаться неприкосновенными. Ни одной вещи, ни одной записи из нее не должно быть изъято никем, пока будет жив кто-либо из моих наследников. Пусть все в моей комнате остается так, как при мне. Ее надо немедленно взять под замок и закрыть в нее доступ для всех. Это обязанность жены, детей и Якуба Патиева.
13) К архиву может быть допущен, если в этом появится необходимость, ученый, которому доверят и разрешат совместным решением жена, дети и Патиев Якуб.
14) Прямым потомкам своим, до которых дойдет мой голос, завещаю: помнить и чтить предков. И не только чтить, но и быть достойными их. Делать, как и они, добрые дела. Любить народ и самим стараться быть уважаемыми наро¬дом. Брать в жизни не силой, а умом. Быть патриотами. Стараться быть творчес¬кими людьми. Никогда не терять мужества.
Не бояться сильного. Не обижать слабого. Не обижать женщину. Не пить! Не курить!
Хотел бы еще раз увидеть небо, солнце, горы, зелень, все живое, испить из светлых родников наших, обнять Вас. Но я свое испил. А Вы оставайтесь в этом, подчас очень плохо устроенном, но лучшем из миров, – как можно дольше! Путь к этому – постоянное развитие ума, постоянная тренировка тела, тренировка самообладания, равновесие духа, ограничение себя в пище и желаниях.
Мой последний вздох был не только огорчением, но он был и вздохом облегчения, потому что жизнь это не только одни лишь цветики.
И все же пусть Ваш последний вздох наступит как можно позже.
Спасибо всем, кто сделал мне а жизни хоть каплю добра.
Спасибо всем, кто потрудился ради меня после моей кончины.
Спасибо народу моему за мою и легкую и не легкую жизнь.
На земле самое важное и самое человечное это взаимная дружба и любовь. Надо жить и любить сегодня. Иного нет и не будет до конца земли! Прощайте! Ваш, – теперь только в своих книгах и в вашей памяти оставшийся
Идрис.
Родным и друзьям завещание прочесть сразу, как меня не станет. Остальным, если будут желающие – после похорон.
Базоркин.»